Тосты Чеширского кота - Евгений Анатольевич Бабушкин

толщиной, был навсегда привинчен здоровенный железный телефон. По нему, в случае чего, я должен был передать сигнал тревоги в караульное помещение.

Мелькнула глупая мысль, как бы удивились сейчас в караулке, если бы я позвонил и крикнул: «Тревога! Нападение на пост!». Откуда, кто? Вокруг, хрен знает на сколько километров, промерзшая тундра и полярное сияние над головой. Тут нету даже волков, ибо им нечего жрать зимой.

Мысль мелькнула и угасла при взгляде на телефон. Он оброс толстым слоем серого инея. Одно лишь представление о том, что мне придется вытащить голую руку на мороз и взять это промерзшее железо, вызывало ужас.

Я понял, что, что бы ни случилось, я ни за что не прикоснусь к этому стальному куску космического холода. Даже смотреть на телефон было зябко. Я отвел взгляд в сторону.

Полярное сияние услужливо осветило теплотрассу, покрытую деревянным коробом. Возле самой стенки склада короб расширялся в какой-то деревянный куб, внутри которого вероятно прятались краны, вентили и прочие сантехнические потроха.

«А внутри-то наверное тепло» – подумал как бы не я, а кто-то другой в моей голове. «Куда это я?» – спросил я сам себя, а обледеневшие ноги уже волокли моё остывающее тело сторону теплотрассы.

Поверх деревянного куба оказалась крышка. Имелась и щеколда, но замка не было. Не знаю каким образом, я взобрался наверх. Уцепил деревянную держалку замерзшей рукой и, приподняв тяжелую, обитую войлоком и рубероидом крышку, сдвинул ее сторону.

Из-под крышки вырвался пар, и в лицо мне ударил запах нагретого болота. «Там тепло», – опять сказал кто-то в моей голове. «Да ну его нахрен, там наверное стекловата», – возразил я ему. Но он меня уже не слушал.

Моё тело покрепче сжало автомат и вниз головой нырнуло в тропический сумрак. Я упал на что-то мягкое. Не знаю, на что. Может быть, войлок, может быть стекловата, мне было все равно.

Минут через десять, кое-как перевернувшись головой вверх, я почувствовал что согреваюсь. Руки я поднять не мог. Поэтому, упираясь головой в крышку, сумел ее передвинуть и почти вернул на место, оставив для освещения, тусклую щель сантиметров в пять.

Я лежал на спине и блаженствовал.

Воняло баней и какой-то тиной. Тепло возвращало к жизни мои окоченевшие члены.

«Погреюсь минут пятнадцать-двадцать, – подумал я, – и буду выбираться наружу».

«Не так уж все и плохо, – мнилось мне, – жить-то можно. Вот закончится учебка, и я стану микрофонщиком или пеленгаторщиком. Буду ходить на настоящие боевые дежурства».

Я представил себя за приемником с гарнитурой на голове. Пальцы мои щелкают по кнопкам настроек и крутят верньеры. B уши струится военный эфир. Рот сурово выкрикивает команды в черный эбонитовый микрофон и требует дать пеленг.

В эфир выходит вдруг гражданский «Боинг» на частоте самолета-разведчика. Я слышу искаженный помехами голос пилота:

«Sky bird, Sky bird, this is board number 14145. Mayday, Mayday, Mayday!

…stand by my traffic message following…

…I have 300 passengers on the board…

…Toilets number one, two… all toilets shut down. Help! Mayday!»

…Жалость охватывает мое сердце. Оказаться над облаками с неработающими туалетами и тремя сотнями капризных иностранцев – такого не пожелаешь и врагу.

Помочь бедняге я не в силах, и поэтому мне остается только наблюдать за развитием событий.

«Help me, мудило грешный, – умоляет пилот и продолжает, почему-то, голосом Панфила, – вставай, придурок! Братушки! Я нашел этого урода».

В лицо мне бьет свет электрического фонаря. Чьи-то руки хватают меня за воротник и рукава, и выдергивают из теплотрассы, как репку.

Я вижу перед собой Панфила, Джаггера и ещё двоих наших гусей из караула, тех, что должны нас поменять.

Искали меня недолго. На мое счастье сержант Налимов поленился тащиться на пост лично и послал Панфила сменить караулы. Панфил веселился от души и называл меня бомжом из теплотрассы, а окоченевший Джаггер злился, поскольку на его посту подобного оазиса не нашлось.

– Не завидуй, – сказал я ему, – в другой раз поменяемся. И ты поспишь в тепле на стекловате.

Так и порешили. Оставив на постах новых часовых, мы втроем вернулись в караулку.

Нас ждал сюрприз.

В караульном помещении напротив сержанта Налимова, удобно расположился, невесть откуда взявшийся Батя. В левой Батиной руке сизо дымилась папиросина, в правой – кружка с чифиром.

Батя, развалясь, восседал напротив сержанта, а Налимов, склонясь вперед, внимательно слушал.

– Так вот, – продолжил Батя некий, неведомый нам рассказ, – в клубе тогда электричество сломалось, потому что Колька-монтер со столба упал… а Вера Игнатьевна мне и говорит: «Пойдем, поможешь мне тюлю повесить…»

– Это какая Вера Игнатьевна? Завклубом? Которую ты прошлый раз в кладовке оприходовал? – уточнил Налимов.

– Ну да… она самая. «Тюлю повесить», говорит. Знаю я её тюлю…

Батин рассказ, видимо, длился уже долго.

Мы принялись раздеваться. Точнее начали разоблачать едва живого Джаггера, который с трудом мог пошевелиться. Обычное дело после двух часов на морозе с ветром.

Мне в этот раз удалось избежать подобной участи лишь благодаря теплотрассе с незапертым люком. Я наклонился, как мог низко, и, работая локтями, самостоятельно освободился от автомата. Сунул его дулом в пулеуловитель, затем снял тулуп и шапку.

Мне было очень хорошо, я выспался и согрелся.

Панфил и Чучундра стащили с Джаггера автомат и рассупонили задубевший тулуп. Джаггер ожил и застучал зубами.

Панфил между тем рассказал нам историю прибытия Бати.

Сегодня был Батин день рождения. Мы помнили об этом и даже припасли кулек поздравительных конфет с устрашающим названием «Радий».

Существовала традиция, свято соблюдаемая и в учебной роте, и в боевых подразделениях. Один единственный день в году, а именно в собственный день рождения, солдат мог делать все, что хотел. Двадцать четыре часа никто не мог ничего ему приказать.

Можно было спать, шляться, есть и вообще заниматься всем чем угодно в пределах части.

Мы собирались поздравить Батю после караула, но он, выспавшись и нажравшись сгущенки в чайной, затосковал по интеллигентному общению и забрел в караулку.

Сержант Налимов, смертельно скучавший от безделья в роли начальника караула, обрадовался чрезвычайно.

Он усадил Батю напротив себя, разрешил курить, угостил чифиром и принялся расспрашивать о подробностях Батиных романтических похождений в леспромхозе.

Простодушный Батя был счастлив. Сержант тоже. Общение ладилось.

Мы разрядили оружие и вернули автоматы в пирамиду.

Батя подводил к концу свой таежный декамерон. Становилось понятно, что его передавала из рук в руки вся женская половина леспромхозовской интеллигенции.

Наумов вздохнул и покрутил головой.

– Врешь ты все, – сказал он завистливо, – ясно дело врешь. Откуда что берется?.. Так, бойцы, – перешел он на официальный тон, – я ушел спать! Не орать мне. Чтобы всё торчком-пучком…

И ушел в каморку начкара.

Дышать стало сразу намного свободнее. Мы поздравили Батю. Спели хором шепотом «Пусть бегут неуклюже…». Одарили его кульком «Радия».

Было решено пить чай. Кролик извлек из-под топчана трехлитровую, почерневшую от предыдущих заварок банку. Набрали в нее воды, и отогревшийся Джаггер вытащил из подстольного тайника «бур», тщательно сберегаемый от случайных офицеров.

Бур у нас был годный. Трехлитровку невозможно вскипятить какой-нибудь маломощной фигнёй. Две солдатские подковы и изолятор из четырех обезглавленных спичек между ними прекрасно с этой задачей справлялись.

К подковам были примотаны электрошнуры с неслабым сечением. Провода оканчивались оголенными петельками.

– Ну, поехали, – сказал Джаггер и опустил бур в банку с водой.

Затем он приладил петельки на вилку от настольной лампы и воткнул эту конструкцию в розетку. Немедленно свет в караулке притух. Лампы светили в полнакала.

Послышалось мощное и мерное гудение, словно огромный электрический шмель пытается выбраться из банки наружу. Тут же из подковок забили пузыристые ключи, и через пару минут уже вся банка содрогалась от кипения.

Джаггер отключил агрегат, а Кролик с видом фокусника извлек откуда-то цибик чая и подкинул его в воздух.

– Вуаля! – воскликнул он. – На день рождения,